Фонд Алексея Козлова ArtBeat, Дмитрий Филатов, 11 ноября 2010 года
Если уж совсем по уму, о гитаристе, композиторе и человеке Иване Смирнове надо писать книгу. Приковать его на неделю к диктофону со всеми удобствами – и выспрашивать, записывать, первую редакцию сделать, опять приковать к ней Ивана Николаевича – чтобы вычитал и выправил. Затем издать. Но это пока грёза – в основном потому, что Ивану такая затея недосуг. Плюс без искры к ней относится: мол, не настолько я велик, чтобы книгой почтить. Тут он, уверен, неправ: Иван – уникум, авторитет, личность штучная и нешуточная. Но спорить с ним о его калибре – дело гиблое. Поэтому, на сей день – еще одно большое интервью из многих с Иваном. Надеюсь, с чем-то новым для тех, кому он интересен… а интересен Иван ну очень многим, тут спору нет.
Итак: Москва, Шаболовка (район его проживания), октябрь 2010-го, за три дня до концерта в «Доме Музыки» в честь 55-летия И.Н.Смирнова. Тихое кафе, долгий разговор с пятого на десятое, после сведенный в как бы интервью.
«В АКРОБАТИКЕ – ВООБЩЕ ЛЕТАЛ!»
– Давай, пусть это и банально, издалека начнём, с детства – из него же всё растёт. Иван Смирнов родился и вырос?..
– В Москве, рядом с Ленинским. Если от универмага «Москва» взять к фарватеру реки Чуры, в сторону «Профсоюзной», к так называемому «Оврагу», где ныне улица академика Ферсмана – так вот, родился я в тамошнем академгородке. На краю Москвы – она тогда кончалась у метро «Калужская», а Беляево и Коньково были деревнями. А там, где родился и рос, вообще юрты стояли – с людьми из Азии, строителями домов для академиков. Хрущев бараки двухэтажные построил для них (не только для них: я сам в таком бараке – с «удобствами» внутри, одной кухней на этаж – лет до семи прожил), а кому не хватило бараков, жили в юртах. Кур разводили, гусей, индюков… Дикостью кажется, но я застал.
– Детство во дворе…
– Как у многих тогда. Играли в «чижа», «штандр!», в чисто крестьянское «Бояре, а мы к вам пришли!». В «расшибаловку» на деньги не играл – грех. (Иван – из рода православных священников, воспитан соответствующе – АВ.). И в футбол не гонял. Но спортом занимался: мама на фигурное катание отвела, где до разряда дошел, в акробатике – вообще летал! «второй юношеский» был! Но в 14 лет меня скрутил ревмокардит, осложнение после гриппа – и всё, со спортом пришлось завязать.
– Волосы в юности длинные носил?
– Порой – до пояса почти. Это же символ протеста был: в гробу, мол, я ваш «совок» видел! От битлов такое пошло… впрочем, в 73-ем, когда в музучилище был, я носил прическу короче, чем у битлов – они же не всегда, как на «Abbey Road», носили. Но всё равно – ко мне подходил директор училища: «Английские студенты не стригутся из протеста, что им стипендию не платят – а ты чего? Тебе же платят! На 20 копеек на стрижку и – марш в парикмахерскую!». 20 копеек я тратил на другое, возвращался нестриженным, вновь получал двугривенный. И так три раза… нет, вру, один раз чуть подстригся, и мне педагог по гитаре: «Это что такое?! Голова должна дышать! Стрижка быть должна, как у меня – полубокс!» – «Да вы что! Меня мама всегда под “польку” стригла…»В итоге, за непослушание три «двойки» поставили – и встал вопрос о моем отчислении, но… нельзя же так с человеком, уродство это…. Впрочем, сейчас осуждать такое – много чести будет.
– А теперь про «прикид», как сейчас говорят.
– Да кому это интересно!.. Хотя, смешно вспомнить: одежда тоже символом была – особенно у музыкантов. Рубашки-«лапша» были, башмачную ткань искали, ещё «бортовку» для пиджака… а он после первой же стирки терял вид…
Родители, кстати, в этом смысле ничего не запрещали. Папа вообще не косился, мама – иногда. Помню, был у меня теплый овчинный тулуп – и я его выменял на идиотскую курточку из искусственной кожи. Мать: «Что ты, дурак, сделал!» – и всё, вопрос закрыт. Еще, помню, раздобыл летчицкую куртку без подкладки и чуть не сдох в ней: мороз 40º, ночь, Беляево, на мне «лапша» и куртка сверху, машину ловлю, на колени падаю… Слава Богу, поймал ночной автобус, доехал до кинотеатра «Казахстан» – и в кассы его, греться…И последнее в тему. Был в те годы портной Леша Ермолаев, всю Москву обшивал. Прихожу нему брюки сшить. Он берет пластинку Pink Floyd “Ummagumma», ставит. Проходит одна сторона диска – штаны готовы! Такой вот мастер был.
«ПРИЧЕСКУ ПУСТЬ ДЖЕГГЕР МЕНЯЕТ»
– К слову, ты к Pink Floyd – как?
– Не люблю. Музыка у них какая-то искусственная, будто за ними некая индустрия стоит и пропихивает их. Но это я так считаю.
– Тогда еще о музыке. Ты, если не врут, с Кузьминым начинал?
– Да, с Володей. И с Аликом Ибрагимовым, ныне покойным. Группа «Твердый знак». Хотели назвать «Пятое измерение», но отмели на фиг – уж больно пóшло! – потом «Отклонение». Остановились на «Твердый знак», Алик название придумал. Дерзновенная команда была, приятно вспоминать. Нам по 20-21, Кузьмин в МИИТе учился, благополучно бросил, потом он с Аликом с девушками какими-то из Германии познакомились, эмигрировать хотели… Володя писал песни, довольно милые. И – как бы концептуалист, композитор. А я больше как гитарист был – мы и мои чисто инструментальные композиции делали. На джем-сейшнах играли, из Led Zeppelin… не «Kashmir», ясное дело, а попроще – «Black Dog», Алик там вопил… У меня дома из «Цепеллинов» есть абсолютно всё! Даже их легендарный «The Song Remains the Samе» есть в другой версии, а не в той, что в канон вошла. Ой, как там Пейдж играет, как Плант поёт! А есть жуткие записи, где Пейдж играет, будто с похмелья, Плант «петуха даёт», и оба не стесняются!.. Но им это, конечно, простительно… я сам так, бывало, играл…
– Раз пошли такие имена… тебе, знаю, постоянно говорят, что на Джеггера похож. Пробовал прическу сменить, чтоб не говорили?
– Да пусть говорят – меня это не напрягает. А насчет прически… вот ещё, чепуха какая!.. пусть Джеггер ее меняет!
– Тогда давай дальше «по биографии». Из славных имен ты и с Эдуардом Артемьевым работал, и с Козловым Алексеем Семеновичем.
– С Артемьевым в «Бумеранге», с 78-го по 83-й. Артемьев давал музыкальный материал, и мы его играли под началом Юры Богданова. Юрины вещи тоже делали – хотя он больше был звукорежиссер, электронщик-концептуалист. С Юрой до сих пор вижусь. И, когда он на себя пафос нагоняет, строго так на него наезжаю, смиряю. Он сразу теряется, я ему: «Да ладно, шучу!» – «Ну ты. Иван, даёшь!..». Юра, конечно, величина, но бронзоветь я ему не даю.
– В записях музыки Артемьева к кинофильмам ты участвовал?
– Что-то было… для фильма «Куда уходят киты» по Юрию Рытхэу, чукче, известному на весь «совок»… да, было, делали. И музыку для мультика «Баба Яга против», к московской Олимпиаде. Больше не помню. Артемьев – он же работал в паре с Никитой Михалковым и Андроном Кончаловским… вот с Кончаловским – да, в 2002-ом я сделал для его фильма «Дом Дураков» свою версию Брайана Адамса, «Have You Ever Really Loved A Woman». При этом Кончаловского не видел – за меня Артемьев с ним договаривался. Спрашиваю Артемьева: «Мне сколько за работу просить?» – «Тыщу долларов» – «У меня язык не повернется! Да и боюсь я его!» – «Он сам тебя боится! Ты же с Ди Меолой играл. А он – нет». В итоге Артемьев сговорился с ним на полтыщи. И поехал я в Кремль, в какую-то студию звукозаписи внутри него, в кремлевской стене – буквальным образом! Хоромы, всё при всём… офигеть! И там я где-то за полчаса записался.
«РУССКИЙ» – ЭТО КАЧЕСТВО»
– Та работа была на «акустике». А на электрогитаре ты?..
– С 14 лет. И до 1986-го, когда Козлов в «Арсенале» попросил сделать что-то на акустической… с этого и началось, что-то я в себе почуял. Сделал «самопальную» электроакустику… «таблетки» эти «пьезо-» поставил… они постоянно отказывали, звук был уж-жасный!.. Сейчас-то у меня звук отличный – потому что знаю все технологии и к звуку щепетильно отношусь. А тогда: хоть какой, уже хорошо!
После, когда «Арсенал» развалился, мы еще пытались какую-то музыку делать без Козлова – она у меня на кассетах есть, очень интересная… Мусоргского пробовали делать. Не «Картинки с выставки», а попроще – все «Картинки…» мне не сделать никогда, хоть 200 лет живи! «Старый замок», «Прогулка»…даже «Катакомбы» – это да, это мне по силам. А есть части, которые не сыграю. Какой-нибудь Ямасита, может, их сыграет – он, поскольку японец, черта лысого сыграет, у них установка такая. Сыграет хорошо, но – неважнецки: только ноты сыграет, а не душу… хотя ноты все равно музыку передают, особенно, когда она сильная, как у Мусоргского… Так вот, о чем я? Ах, да. Об «акустике». В общем, когда мы, остатки «Арсенала», свой эксперимент без Козлова закончили, я как-то отгородился от всего, взял «акустику»… и у меня случился прорыв! Причем мощный, с наслаждением вспоминаю: ведешь музыку, в сотый раз одну и ту же, и на сердце мило, потому что знаешь, как дальше вести. Берешь что-то оттуда, что-то отсюда, сводишь – ну вообще нечто! Только раз в жизни такое случилось. Не повторилось ни разу.
– Тогда вопрос, чтобы пафос сбить…
– Да какой там пафос!
– Просто подмывает спросить, пока не забыл: правда, что Козлов в «Арсенале» сухой закон ввёл?
– Да!.. (Хохочет.) Теоретически. Он, этот закон, был, так сказать, гласно объявлен – чтоб уж совсем не распускались! Поэтому нарушали его по-тихому, прячась. А вообще-то… каких только эксцессов не было… смешных! Помню, на гастролях уезжаем из Одессы в Анапу на поезде. А басиста – нет! Кто-то вспоминает: «Он вроде с одной девицей на паруснике катается». Козлов: «Всё. Будет уволен». Мы: «Алексей Семеныч, не надо! Мы его на поруки возьмем!» – «М-м…Ладно. В последний раз». И вот едем мы в поезде, Козлов весь смурной… вдруг нас догоняет такси, из него басист орет: «Деньги! Деньги киньте, а то у меня нет! Я вас на следующей станции нагоню!» Кинули, он: «вж-ж-ж!», нагнал, получил втык от Козлова – и всё, конец истории. Я это к тому, что сухой закон был заявлен больше для публики. Чтобы думала: в «Арсенале» с этим строго, не как у других.
Сам-то я тогда и не пил вовсе: в 1983-м попал в «Голубые гитары» – и завязал. До этого работал санитаром в Сокольниках, в 7-ой туберкулёзной больнице, покойников приходилось тягать – бывало, одному, ночью… от нервов поневоле примешь «на грудь». А в 83-м – всё! Больше ни грамма! И так до поездки в Шотландию в 1999-ом на Edinburgh Fringe Festival: там всюду виски, виски… ну я и развязал. И уже всё подряд… Сейчас, впрочем – только сухое вино хорошее. Правда, иногда ошибаюсь в количестве… да плевать! Обо мне, знаю, каких только слухов не ходит: что давно от пьянки скончался, помер под забором с одеколоном в руке! Ерунда всё это, наплевать и забыть.
– Вернемся к музыке. Знающие люди говорят, что извлечение звука у тебя – чисто западное. А вот музыка, отношение к ней – чисто русское… чем ты и дорог.
– А какой же ей быть! Я ведь русский, не какой другой… «Русский» – это прилагательное, качество. Нет национальности: «английский». Зато есть – «русский», у которой главное качество – восприимчивость. Мы же Евразия: тут – Азия, тут – Европа, способны воспринять всякого, любую музыку: хоть сенегалец на тыкве, хоть Рави Шанкар! И любой как бы инородец с таким качеством – он русский. Даль, Ходасевич, Эйдельман…Я не умничаю. Я-то сейчас серый, темный. Лет «-дцать» ничего не читаю. Отчасти из-за зрения, есть проблема. А в основном из-за того, что страна поменялась. Я же при «совке» сто-о-олько прочёл! Ведь тогда радости-то никакой не было, кроме хорошей музыки и хороших книг. А потом… Наступило постсоветское пространство – и то, что я ловил в литературе, чем насыщался, в чем искал глубины, вдохновения и прочего… оно – р-раз! – и развеялось. «Лествица», Сумароков, Флоренский, Борис Ширяев, «серебряный век», Бердяев, Розанов, Носов… не тот Носов, у которого «Огурцы»… всё, чем обчитался, всё это отлетело, растворилось. И меня от книг как отрезало. С 90-го – очень мало читаю, с 2000-го – почти ничего. Всю свою библиотеку водворил в комнату дочери Маши. Она на филологическом, умница, но – в некоторых книжных вещах я больше нее разбираюсь. Потому что воспринял их, когда мозги были молодые, жадные… и дерзкие: такое чтение – оно ведь было под запретом властей.
«В ДЕДЫ СЕБЯ НЕ ЗАПИСЫВАЮ»
– Отчего давно не читаешь, будем считать, объяснил. А пишешь-то, сочиняешь – с этим как сейчас?
– В последнее время – дефицит вдохновения. Что напрягает… Заготовок-то – уйма! Но продвинуть их дальше, не повторяясь, пока не получается.
В такой ситуации, знаешь, что лечит? Делание «из дерьма конфетки»! Беру элементарную – но приятную, это важно! – мелодию. И раздуваю её в многосложную, не-банальную форму, плету вокруг простоты… дело сложное, но опыта и знаний хватает. Это примерно, как мы «Цыгана» играем («Цыганскую историю» в исполнении «Квартета Ивана Смирнова» — АВ.). И такое вот лечит, поддерживает.
Понимаешь, на большие новые проекты я не то, чтобы ленив… их, как правило, надо делать быстро, а я это ненавижу. Быстро работать умею, но не люблю – как, наверное, все москвичи. (Смеется.)
У меня же программа обновляется эволюционно изнутри: какие-то вещи уходят, какие-то – приходят, и все это естественным путем. Без «р-раз – и все новое!». Кое-какие вещи, уже сделанные, бесконечно редактирую: для кого-то такое – перфекционизм, для меня – нормальное отношение к материалу.По идее, чтобы новый альбом сделать, мне и надо-то: перезаписать кое-какие старые вещи, добавить к ним новые – и всё! Только делать это без суеты, тщательно. Заодно руками заняться, а то где-то с месяц ерунда с сосудами: будто руку отлежал, и какие-то «иголочки» в ней… Разомну – отпустит. Но заняться этим надо, режим задать построже: это же не от возраста, а от глупостей над здоровьем. Живот еще мешает – не знаю, как с ним бороться. То есть, знаю: не надо есть сыр, белый хлеб и макароны. Знаю. Но ем. Да много чести об этом! Я ведь возраста не чувствую: и 50 справил, и 55 (в сентябре, 9-го числа – АВ.) – и ничего «переломного» не ощутил. Хотя… тот же Козлов Алексей Семенович: «Ой, Вань, что такое 55! Ничто! Вот когда за 70 – тут уже возраст!». Он, думаю, прав, конечно.
– Среди музыкантов ты и в семейном плане уникум – восемь детей!
Всё благодаря жене Вере. Она вообще чудо. В семье, в доме – я, когда молюсь за своих, не по именам перечисляю, а сразу «дом» говорю – так вот, она в нашем доме, как в добровольном заточении заключена. Точнее, замурована: отшельники себя так в стену замуровывали и лишь окошечко оставляли. На концерты мои ходит с диким скрипом и всегда инкогнито. А так – только на школьные собрания, по делам детей и в магазин. Правда, бывает, месяца на три уезжает в Коктебель отдохнуть…Если ну о-очень грубо объяснить, откуда у нас пошла большая семья, что она что для нас значит, то примерно так: это как бы спортивный интерес ради открытия нового пространства. Каждый ребенок – новая попытка, окно в новый мир. Каждый раз всё дальше, всё шире. Три сына, пять дочерей – с дочками, кстати, легче, они покладистей. Внуки вовсю рождаются, правнуки на подходе… Но в деды себя не записываю. Например, внучку Людочку – она уже в школу пошла – зову «дочка». А её подучили звать меня «диду», на украинский манер. Я не против, мне нравится. Хотя супругу мою Людочка зовет: «мама Вера». Не «бабушка» – Вера не хочет зваться «бабушкой».(Смеется). А что! Вера – худенькая, стройная, её, бывает, в спину окликают: «Девочка!..»
– С братьями у тебя?
– Душа в душу живем! Средний брат, Алексей – немыслимых математических способностей, аспирантура, все такое, без малого доктор наук. Но когда 90-е годы пришли, вынужден был скрутить это своё поле деятельности… н и что! Зато он нашел себя в другом труде – и прекрасно живет. Что в материальном плане, что в социальном: трое детей у него, внуки уже… А то, бывает, слышу: «Пришло новое время – и посмотрите: был учёный – стал никто!» Ну так это его проблемы! Николай вот не стал. Для ясности: мне новые времена нравятся больше, чем «совок». Несмотря ни на что. Да, страна загажена, деревни мрут, везде разводки, подставы… так, чем ныть, лучше за собой мусор убирать. И жить, как наша семья – государством в государстве. Все, хватит об этом, тьфу, противно…
– О старшем брате-то скажи, пожалуйста. (О протоиерее Димитрии Смирнове, человеке весьма известном – АВ.)
– А, да, конечно! Он умнейший, образованнейший, свет в окошке, очень его люблю. При этом – прикольщик! Ему какая-нибудь прихожанка: «Батюшка, я вот в храм как-то стала ходить всё реже…» – «А ты вообще не ходи! Кто тебя тянет-то! Вообще дорогу забудь!» Правильно отвечает, считаю. Нормальная реакция на глупость… а как еще с дураками? Вразумлять! У него, кстати, из моих вещей любимая – «Ноктюрн». Даже говорит: «Знаешь, Ваня, за другие твои вещи не ручаюсь, но «Ноктюрн»– это произведение!». Так ведь и для меня «Ноктюрн» – любимое! Но исполняю редко – не хочу грузить публику. В нём выложено всё, что у меня есть, вывернуто, как карманы на обыске в милиции: вот, сигареты, зажигалка, деньги, жвачка… презервативы… всё без остатка. Если в концерте присутствует «Ноктюрн», мне после него – либо перерыв объявлять, либо половину вещей из программы упразднять… (Закуривает.) Было время – полтора года не курил! Зачем снова начал?!
«ЛЮДЕЙ, НЕ ПОНИМАЮЩИХ МОЮ МУЗЫКУ, НЕМНОГО»
– О публике. Ты, кроме концертов по стране, играешь на фестивалях. Вплоть до бардовских, где публика, мягко говоря, не совсем твоя… зачем?
– Деньги платят. И слушают. Терпят, можно сказать, меня, альбомы покупают, гонорары платят – чего еще желать! Ну да, в смысле звука на наших фестивалях обычно одно мучение. На Западе звук что саундчеке, что на концерте одинаковый. А у нас бардак: на саундчеке отстроился, потом вышел после кого-то на сцену – все фонит, ни фига не работает, никакой гарантии, что через минуту станет лучше. И ты через нервы это преодолеваешь… какая уж тут музыка!
Вдобавок, когда на открытом воздухе играю перед большим числом публики, рука дико устает. То, что я короткопалый – ерунда, не влияет. У меня ведь и руки короткие, и ноги… всё, как у Бетховена! (Смеется.) Просто на воздухе и когда людей много, невольно форсируешь звук – чтоб и последнему ряду слышно было. Это чисто психологическое, его не вытравить. Но – на фестивали ездил и буду ездить.
– А в шоу-бизнес – ни ногой?
– Смотря что под ним подразумевать. Если базар наш музыкальный – ни за какие деньги. Носков, было, звонил: «Давай романсы сделаем?» Спасибо, нет. Анита Цой, для которой я в своё время что-то прописал… она мне потом: «Будет презентация, ты на ней должен сыграть…» – «Кому я должен? Никому я не должен!» И всё, с тех пор я ей враг. А я ведь лет 17 прозанимался сессионной работой в чужих проектах, одурел от нее. Она выхолащивает мозги, отучает мыслить самостоятельно, в итоге – тупик. Поэтому давно уже решил: если нет нормального музыкального контента – работать не стану. Потому что не могу.
Зато недавно снялся для телеканала «Радость моя», в передаче «Выше крыши» у Тутты Ларсен бывшей – сейчас она снова Таня Романенко. Очень хорошо приняли, сам не ожидал! Это я про запись: на ней и девушки, и тетушки, и бабушки с канала: «Ах, как прекрасно! Думали, такого не может быть!» Я так спокойно: «Может, может, всё нормально». (Смеется.) Это не пафос. Я просто о том, что на самом-то деле людей, не понимающих мою музыку, немного, маленький процент. Не в защиту свою говорю: та же Ларсен – до концерта она была для меня Тутта из шоу-бизнеса, а после – Таня, непростой человек с непростой судьбой.
Да и запись хорошая получилась.
Мне за неё не стыдно.
Здесь, думаю, поставим многоточие.
Не точку. Потому что Иван Николаевич еще очень многое может от себя сказать. Например:
• о музыке вообще («Она для меня из обертонов состоит. Обертона, потом ритм – как дыхание, потом звук – как глубина, и наконец – пространство, которое, где хочешь, заполняешь, а где-то оставляешь свободным. И еще ярость нужна!»);
• об «Аранхуэсском концерте» в частности («Нельзя играть “Аранхуэс” буквально, надо так: напитайся его духом романтическим – и играй свободно!»),
• о переписке с девочкой из Македонии, приславшей ему, 10-летнему школьнику, в обмен на советские часы-браслет «сорокапятку» битлов – но не ту, какую он ждал;
• о том, как своей музыкой «опустил» знаменитейший «Oregon» Ральфа Таунера;
• как Господь помог многодетной семье Ивана с квартирой
• о мечте сыграть музыку отца – переложение её с фортепьяно на гитару уже готово, но Иван всё не решится огласить…
«Я могу говорить обо всём – хоть о кишечной палочке!» – это тоже Иван.
О книге надо говорить, дорогой Иван Николаевич, её надиктовывать!
У кого в основных принципах «Не ропщи», «Что Бог ни сделает, всё к лучшему» и «На Бога надейся, а сам не плошай»? У Ивана Смирнова – он этого не скрывает.
В общем, ждем и надеемся.
ВМЕСТО ПОСТСКРИПТУМА
21 октября в московском «Доме Музыки» состоялся концерт «Квартета Ивана Смирнова», приуроченный к 55-летию маэстро.
Отыграли блестяще, с очень приличным звуком, в уверенном кураже. Знатоки отметили, что Иван, конечно, главный и лучший, но и Сергей Клевенский изумительно себя вложил, и Михаил Смирнов, старший сын Ивана Николаевича, вовсю заматерел, и Иван Смирнов-младший сильно вырос, и басист Иван Дорохов, введенный после полутора репетиций, точно и тактично отыграл – хотя и робел слегка перед Иваном-старшим. Получилось – и с Иваном Николаевичем во главе, и сообща, и здорово.
И еще. Сидевший рядом с автором этих строк гитарист-профессионал (весьма известный, причем по заслугам, вдобавок добрый приятель И.Н. Смирнова) за секунды между двумя вещами «Квартета…» вот что успел сказать:
– Ведь… ну… Иван – это национальное достояние… о себе такого не скажу, а он – да! Почему, блин, о нём вся страна не знает?!
Мало того: у артиста – в смысле, деятеля искусства – И.Н. Смирнова к 55 годам нет от России никакого почетного звания.Ивану оно не то чтобы «по барабану»… отмахнётся, скажет: «Много чести говорить!» И, поди, поспорь. Но за державу обидно. За Ивана – тоже.
Фото: Александр Стернин,
из личных архивов И. Смирнова и А. Козлова
Иван Смирнов, концерт в ММДМ в день 55-летия маэстро, 21 октября 2010 года
Иван Смирнов, концерт в клубе «Альма Матер» в день 56-летия маэстро, 9 сентября 2011 года